1. Введение
Мое главное увлечение в жизни — путешествия на мотоцикле. А Прекенстулен — популярнейший туристический объект в Норвегии. Это отвесная скала высотой 600 метров на берегу фьорда с вершиной в виде плоской площадки. С нее открывается красивый пейзаж. Но толпы туристов по два часа карабкаются вверх по горной тропе не столько из-за пейзажа, сколько из-за возможности подойти к краю пропасти. Там нет ограждений, поэтому любой может даже сесть на этот край, лечь, подползти и заглянуть, свесив, ноги в бездну. Прекенстулен — очень эмоциональное место…
Но вы читаете не отчет об очередной поездке в Норвегию, хотя поездка была прекрасна и отчета достойна. Ясность внесет вот эта цитата: «Если бы ваш отец не обратился к медицине, то в течение года с вероятностью единица его ждал летальный исход». Кардиохирург Н.
Итак, с пропастью, к краю которой я подошел совсем близко, мы разобрались. И сердечный привет — это не эмоции, а проблемы с человеческим органом. Симптомы, диагностика, лечение и наши решения в связи с этим. Я побывал и в этом «путешествии» и решил поделиться опытом пациента. Основания такие:
1. Чтобы не попадать в больницу «с сердцем» на скорой помощи с сиреной, лечиться следует начинать вовремя. Но мы не начинаем. Потому что неверно трактуем симптомы и потому что боимся. Не имеем минимальной культуры пациента кардиологии и делаем ошибки.
2. Когда мне потребовалось, то обнаружил, что толковой популярной информации по «кардиологической» теме очень мало.
3. Написанное мною — это впечатление, основанное на единичном случае: ИБС (ишемическая болезнь сердца) в виде стенокардии. Никто не обязан рассказанное здесь принимать к руководству в своем случае.
2. Путь к врачам и Организационная сторона
Как попасть на лечение к кардиологам? Не вникал, как это устроено на Западе, но на 1/6 части суши нормальных способов три: экстренно лечат тех, кого привезли на скорой с мигалками; планово незамедлительно лечат тех, кто заплатил за лечение; планово бесплатно лечат тех, кто несколько месяцев преодолевал барьеры на пути к реально лечащему врачу. Первый способ обычно означает, что человек игнорировал симптомы и дождался — налицо ошибка принятия решений, и это плохой способ. Имеющим деньги понятно, как себя вести: следить за симптомами и вовремя включать свои ресурсы. Отдельная тема — роль знакомств. Конечно, если обратиться в частную клинику, то все просто: заплатишь за операцию, и тебе ее сделают. Но при аорто-коронарном шунтировании (АКШ) счет пойдет на десятки тысяч в мировых валютах. Если речь о государственной клинике, то нужные знакомства важнее денег и сейчас. Не имеющим денег и связей следует осознать, что плановое бесплатное лечение в нынешнем виде — способ сгладить недостаточность имеющейся медицины имеющимся потребностям. Поскольку всех лечить современными методами планово и бесплатно возможности нет, организаторы медицины вынуждены расставить барьеры и лечить тех, кто эти барьеры преодолеет.
Я живу в Литве, и вот как это выглядит в наших декорациях. Заподозрив неладное с сердцем, будущий пациент кардиологии должен прийти на прием к участковому терапевту. Тут его ждет очередь до месяца или больше. Участковый, увидев обоснованность жалоб, даст направление к «нашему» узкому специалисту в данном случае к кардиологу. У этого врача мало возможностей вылечить ИБС: стентоны, не говоря уже о шунтах, без специальной операционной поставить нельзя. Но и обойти его тоже нельзя. Более того, когда я после операции оказался дома, то по установленной процедуре мне требовалось в первый же день выписать у «нашего» кардиолога лекарство. Но по другой установленной процедуре очередь к нему была сформирована на все дни приема на ближайшие 2 месяца. В итоге ситуация: и без лекарства мне нельзя, и к врачу попасть нельзя, — была создана реально.
Но наш герой дождался кардиолога, тот увидел, что перед ним не симулянт, и назначил анализы, ЭКГ и прочие УЗИ. Там свои очереди, но через полмесяца результат будет: врач или признает пациента здоровым, или начнет лечить терапевтически, или выдаст направление в кардиологический центр. Попасть
в такой центр и есть «правильная» цель, но проблема в том, что направления туда выдаются неохотно. У врачей наверняка свое мнение на этот счет, но с позиции пациента получить направление сложно. И если наложить мой случай на установившуюся практику, то, не получив направления, я или не выжил бы, или попал бы в стационар с инфарктом. И никому за это ничего бы не было. А раз так устроено изначально, то медицина «на местах» и не выглядит мотивированной. Но нам нужно проследить весь путь, поэтому идем по варианту «направление выдано». Тогда следующий этап — регистрация в кардиологическом центре и ожидание коронарографии. Месяца 2 или 3. Если она показала, что нужна операция АКШ, то на нее запишут. И сделают. Месяцев через 6 или 9. К чему я долго и нудно это рассказываю? Во-первых, полезно понимать то обстоятельство в устройстве медицины, что обычный человек «с улицы» от нее отсечен. От участкового терапевта —
на несколько недель. От «местных» врачей-«специалистов» — на несколько месяцев. От кардиохирургов в центре — минимум на полгода. Во-вторых, мы еще раз убедились, что в сложных случаях бесплатная медицина — дело длинное даже для решительного человека. Поэтому очевидно, что если симптомы болезни появились, то правильная стратегия не ждать, а сразу начинать перепрыгивать через барьеры к врачам, которые могут вас вылечить. Для убедительности посмотрим на ситуацию глазами страха. Как-то я лечил зубы. Когда дело было сделано, я в шутку сказал кассиру: «Вот, живой от врача вернулся». Она глянула, у кого я был, и ответила в тон мне: «Фи… Вот, если бы ты от хирурга живой вернулся, то действительно был бы молодец». В случае с сердцем то же самое: участковые терапевты, кардиологи на местах и диагносты в кардиологическом центре никакой опасности не представляют, ибо боли не причиняют. В нашей истории страшен только кардиохирург, который может сказать, что дела плохи и нужна та или иная операция. Это да, стресс. Но в том и проблема, что при нормальном ходе событий вы будете добираться до этого «страшного» кардиохирурга минимум полгода. И если полгода бояться некого, то ошибочно откладывать встречи с врачами по причине «страшно».
3. Путь к врачам и Симптомы
Теперь о том, почему я попал к кардиологам. Мне 61 год. В детстве «ничем» не болел. Пока рос, три года отпахал в спортивном бассейне, четыре года занимался в баскетбольной спортшколе. Постоянно играл за всевозможные сборные по месту жительства, несколько лет бегал на работу по 10 км. Никогда не имел лишнего веса, по больницам не ходил, а первый в жизни укол в мягкое место получил в возрасте более чем 50 лет. Потом появился интернет. Я хоть и пытался сделать свой образ жизни не малоподвижным, но делал это редко и больше для самоуспокоения. Происходящее воспринимал так: интернетчик я не злостный, физкультурой немного занимаюсь, ничего не болит, а то, что хирею, так это старость. Первый звонок раздался три года назад. Мы с сыном должны были пройти полтора километра так быстро, как это было возможно. Мы не шли, а мчались, но уже через минуту я взмолился: «Давай пойдем помедленнее». Сын удивился, типа, не так быстро и шли. Ну да, отвечаю, тебе, марафонцу, сейчас все не быстро, а мне почти 60 лет.
Еще через год я заметил, что пустяковая задача: на волжском пляже выгрести 50 метров к берегу после заплыва мимо всех буйков — вдоль них река сама несет купающихся, — стала весьма ощутимой.
И только к началу 2013 года я понял, что у меня не просто что-то «не то», а диагноз. Но это после того, как сердце не болело, но требовало остановиться, если я прошел всего 50 или 100 метров в среднем темпе. Достигнутое не оставляло места иллюзиям. Я решил, что съезжу еще в путешествие на мотоцикле и сдамся. Так и произошло. И стремительно привело к операции АКШ.
В процессе «сдачи» произошла любопытная история. Я пожаловался на сердце сыну. Его реакция была предсказуема и незамедлительна: он записал меня на прием к кардиологу в платный диагностический центр. Тамошняя программа типична: анализ крови, кардиограмма в покое, УЗИ сердца и кардиограмма
под нагрузкой. Новости были хорошая и плохая. Хорошая заключалась в том, что инфарктов у меня еще не было. Плохая состояла в том, что кардиограмма под нагрузкой не содержала никакой правильности и была похожа на траекторию пьяного матроса, вышедшего из кабака. Но это я потом увидел. А тогда врач сказала, что ничего страшного не находит, но, по ее разумению, полезно лечь в специализированный центр для продолжения обследования. Мы с сыном переглянулись, а врач продолжала: «Вы должны знать, что попасть в такой центр не просто. Но вам повезло. Я сама там работаю, знаю, что есть свободное место, знаю телефон,
по которому надо позвонить. Советую не отказываться от такой возможности». Мы и не отказались.
Чуть позже в моей истории болезни возникла пауза в несколько дней между решением о выполнении операции и самой операцией. Было время подумать, и я чувствовал, что с аргументацией моего попадания в кардиологию что-то не так. В окружавшие меня суровые реалии кардиохирургии доброта того врача не вписывалась. И я не понимал, в чем там было дело. Но общение с другими пациентами и с моим кардиохирургом расставило все на свои места. Перевожу слова того врача на нормальный язык: «Тест под нагрузкой показал, что состояние сосудов вашего сердца настолько плохое, что я не могу выпустить вас из своего кабинета. Вы можете умереть прямо в холле нашего центра, а это нам ни к чему. Поэтому или вы ложитесь в кардиологию, где вам сейчас самое место, или подписываете отказ, и в таком случае медицина в моем лице умывает руки. Ничего личного — работа такая».
Поучительность рассказанной истории в том, что при проблемах с сердцем вам часто придется принимать решения. И «доврачебные» — по поводу реакции на симптомы, и «врачебные» — в связи с предложениями лечащих вас врачей. И тут правило простое: если уровень врачей уже серьезный, например, оперирующие хирурги, то со всеми их предложениями надо соглашаться. Но вернемся к симптомам. Здесь у меня мало опыта в силу особенности моего случая. Эта особенность заключалась в том, что у меня было плохое состояние сосудов сердца, но, к удивлению моего кардиохирурга, не было никаких других симптомов болезни, кроме «останавливающей» боли. По-простому — одышки. Так бывает редко, обычно у человека в таком состоянии что-то болит и сигналит о проблемах. В таких случаях легче принимать решение насчет обращения к медицине.
Да, человек живет один раз, у него нет опыта старения, и ему бывает трудно отличить его факторы от симптомов появляющегося диагноза. Тем более на начальном этапе болезни. Но старение — это плавное угасание возможностей, при котором ничего не должно болеть. Если болит — это не старение. Или такой пример. В возрасте 15 лет я проплывал 100 метров брассом за полторы минуты. В 30 — примерно за столько же. Значит, в 60 я должен проплыть эту сотню хотя бы за две минуты. Пусть за три. Но проплыть! А если я со своей плавательной техникой после 25 метров дальше плыть не могу, то и в 60 лет это не старение,
а 100 % «сердце». В моем случае — его сосуды. Конечно, тут у каждого свои особенности. Но мысль в том, что болезнь от старения отличить можно. Спортсменом для этого быть не обязательно. Вряд ли я ошибаюсь, думая, что пару километров за 20 минут здоровый человек должен проходить в любом возрасте. Лет до 75 так точно. А если сделать это не дает сердце, то надо обращаться к медицине и выяснять, что не так. Это важно не только потому, что мы хотим избежать катания на скорой помощи. Это важно и в контексте стратегии лечения, которая выбирается врачами, исходя из состояния пациента. Тут зависимость прямо пропорциональная: чем хуже состояние, тем более радикальное (тяжелое) лечение. И мы снова пришли к тому, что и в медицине дважды два четыре: в наших интересах обращаться к кардиологам как можно раньше. Аксиома.
4. Диагностика, Тредмил-тест и коронарография
Рассмотрим детальнее мой опыт процесса диагностики.
ЭКГ без нагрузки — это пустые хлопоты. Так разве что аритмию засекут или увидят то, что вы уже знаете: при наличии симптомов вы долго избегали врачей и дотянули до того, что ваше сердце никуда не годится. Думаю, для того этот тест и делают: врачи хотят убедиться, что вас еще можно диагностировать дальше.
УЗИ сердца — это вещь полезная. Именно так кардиолог, что-то там измеряя, установил, что у меня не было инфарктов. Еще этот тест позволяет оценить работу клапанов сердца.
ЭКГ под нагрузкой (тредмил-тест) — обычно беговая дорожка. Это супер! Вас облепят датчиками, объяснят правила, и шагайте. Три режима по две минуты. Сначала легкая ходьба. Потом автомат дважды поднимет дорожку и увеличит темп. В самом конце снова легкая ходьба. Тест даст конкретный ответ. Больны вы или еще здоровы. Но если ответ «Больны», а проблема в сосудах, то не будет ответа на вопросы «Где именно причина и как лечить?». Для ответа на эти вопросы надо делать коронарографию. Лично я близок к мнению, что если симптомы указывают на стенокардию, то коронарографию и надо делать, опуская все предыдущее. При такой радикальности это наверняка будет платно. Потеряв деньги — цена вопроса порядка 500 евро, — выиграете время. Конечно, врачи с таким упрощением не согласятся и будут правы — я имел только ИБС, а они имеют дело со всем спектром возможных заболеваний сердца. Но и я, прожив шесть недель в разных больничных палатах, переговорив со многими коллегами-пациентами, убедился в двух вещах. Во-первых, если реальные проблемы с сердцем есть, то коронарография таки делается. Во-вторых, ни стентирование, ни шунтирование
без коронарографии не делаются. То есть статистическое правило простое: есть проблемы с сердцем — есть коронарография. Но это все же не температуру измерить и не на УЗИ сходить. Это и операционная, и катетер в вену, и красящее вещество в кровь (что-то там с йодом, и вряд ли это полезно), и, наконец, это рентген. Да, все без общего наркоза и боли, но без повода не сделают. Поэтому вам предстоит решить: достаточны ли ваши симптомы для стремления к коронарографии? Если вы решили, что достаточны, то коронарография должна стать целью вашей жизни.
5. Решения и Точный диагноз
Итак, грустная правда жизни такова, что если после ЭКГ под нагрузкой вас направили на коронаграфию, то мало шансов, что по ее итогам вам скажут: «Все хорошо, вы здоровы, и делать ничего не нужно». Было бы все хорошо, вы или не обратились бы к медикам, или все закончилось бы приятными итогами тредмил-теста. Так что будьте морально готовы к тому, что вас ждут стентоны или шунтирование. На терапевтическое лечение стенокардии рассчитывать не стоит еще и потому, что это отклонение от «нормального» хода вещей. Почему? Посмотрим на ситуацию еще раз.
Если вы обратились к медикам по поводу сердца, то исходов четыре: ничего, терапия и операции — при стенокардии это стентирование или шунтирование. Ничего — совсем фантастика: ложные симптомы если и бывают, то редко. Со стентами тоже просто: если они устраняют проблему, то их вам и предложат установить. В силу низкой травматичности противопоказания против такой процедуры редки. А вот АКШ и операция сложная, и реабилитация длинная. С позиции здорового человека это нежелательная история. Но медицинский парадокс заключается в том, что если кардиохирург предлагает вам такую операцию, то нужно радоваться и благодарить Бога. Во-первых, мы сейчас на таком уровне медицины, на котором врачи со стратегией лечения ошибаются редко, и если они говорят, что нужна операция, значит, она нужна и другие методы вас не вылечат. Да, плохо, что так случилось, но хорошо, что все вовремя выяснилось. Во-вторых, в течение нескольких месяцев после инфаркта такие операции не делают. Ну, я это так понял. А если операцию предлагают, значит, с этой стороны у вас все хорошо. И это большой плюс в создавшейся ситуации. В-третьих, врачи не предлагают такие операции тем, у кого мало шансов их перенести. Разумеется, всего предугадать и предусмотреть они не могут, и какие-то доли процента от всех пациентов не выживают. Но правило и еще одна хорошая новость состоят в том, что если вам предложили операцию АКШ, то, значит, консилиум врачей пришел к выводу, что вы останетесь живым. И вылеченным. Из сказанного вытекает два следствия. Если предложено терапевтическое лечение, то или у вас все хорошо, или у вас все плохо. К сожалению, первое случается в разы реже, чем второе. Если предложена операция АКШ, то в 999 случаях из 1000 будет большой глупостью от нее отказаться. А такие случаи бывают. Как раз в мою предоперационную палату положили мужчину с приступом. Инфаркт. Его история была интересна тем, что три года назад он был точно в таком же положении, в каком я находился сейчас. Сходство было полнейшее: и возраст, и симптомы, и способ попадания в кардиологию. Обоим нам была предложена операция АКШ. Я подписал требуемые бумаги и ждал, когда рассосется возникший затор в реанимации. А тот мужчина три года назад отказался. Так ему насоветовал младший брат, волею случая тоже полежавший в кардиологии и заявивший: «Брат, отказывайся — я видел, что в твоем возрасте не все выдерживают такую операцию». Врачи настаивать не стали и назначили терапевтическое лечение. На практике это горы таблеток. И вот прошло три года. Здоровье лучше не стало, а стало хуже. Случился инфаркт. Сильный. Скорая, стационар. И в нем мой сосед очень плохо себя чувствовал, несколько раз нажимал тревожную кнопку, вызывая дежурного врача. Но самое плохое заключалось в том, что у него не было перспективы. Ему предстояло жить сколько получится с тем, что есть. Операцию ему не предлагали. И дело было даже не в инфаркте, а в том, что годы терапевтического лечения «посадили» почки. Врачи определили, что они работали менее чем на треть от нормы, а этого недостаточно, чтобы перенести операцию. Осознав произошедшее, мужчина очень эмоционально жалел о своем отказе трехлетней давности.
6. Операция АКШ
Тех, кто дал согласие на операцию, начинают к ней готовить. Таблетками доводят кровь до нужных кондиций. Запускается серия типовых проверок здоровья. Рентген. «Специальный» врач посмотрит симметричность реакций левой и правой половин тела, проще говоря, убедиться в отсутствии инсультов. УЗИ сосудов шеи и головы. Самым стрессовым было глотание зонда для проверки желудка. И мнение моих знакомых по этой теме было негативным, и сосед по палате только что пришел оттуда и матерился… На практике чем-то пшикнули в горло, вставили в рот трубку, взяли зонд и стали говорить, когда глотать, когда не дышать. Я все ждал худшего, но вскоре понял, что худшее уже позади, и мучений не будет. При правильном настрое, опытном враче и вашем следовании его указаниям, никаких неприятностей зонд в желудок не влечет.
Все происходящее не формальные мероприятия — при каких-то «находках» операцию отменят. Но считаем, что противопоказаний не обнаружено. Тогда за день до операции вас в палате посетят хирург и анестезиолог. Хирург расскажет, что он будет с вами делать. Расскажет, что вы должны сделать за оставшиеся сутки, и даст памятку с перечнем дел и телефонами: своим и реанимации. Анестезиолог — тот же разговор, но с его колокольни. Вопросы про переносимость лекарств и аллергии, про вес и рост, рассказ о том, что когда проснетесь, обнаружите трубку во рту, катетеры в венах и кое-где еще. Попросит ни с чем из этого не бороться. Оба разговора недолгие и не утомляют.
«Сувениры» врачам, если операция в государственной клинике, вручают практически все. Жестко установленных правил и норм нет. Ориентиры есть. Еще размер соотносится с благосостоянием дарителя, но правильная стратегия — не впадать в крайности: не барствовать, если вы состоятельны, не стыдиться посильных «сувениров», если вы не успели разбогатеть. Больничная палата в контексте равенства обитателей не баня: в целом видно, кто есть кто. Поэтому оставайтесь самим собой. Не переживайте, если вы не богач, и не суетитесь, если у вас мало опыта. Там все просто. В практическом смысле главная задача в этом деле — не проворонить анестезиолога. Где вы его потом найдете? Поэтому будьте готовы к его визиту накануне операции. А если он застал вас врасплох, то запомните (переспросите при необходимости) его фамилию, чтобы знать, кого искать. Помните, что когда вас повезут в операционную, то никаких посторонних предметов. Да и народу там… Поэтому не скромничайте при встрече на своей территории — в палате. Наконец, не вы первый заводите разговор на эту тему, и врач давно решил, как относиться к предложениям такого рода. Посему действуйте! По этой части будет реальная проблема, если вы захотите преподнести цветы специалисту, который делал коронарографию. В моем случае диагност не приходил делать инструктаж. А во время процедуры я видел только операционных сестер, а врач сидел у аппаратуры где-то за выгородкой. В результате контакт отсутствовал. А после всех дел к нему было сложно попасть по «географической» причине: дислокация диагностов была такой, что к ним посторонний даже в больничной униформе пациента пройти не мог. Тут только телефон можно посоветовать. С хирургом проще: и увидите вы его несколько раз, и найти его всегда можно — у него кабинет где-то неподалеку от вашей палаты. Еще в этом контексте нужно упомянуть «послеоперационный» персонал перевязочной и санитарку, если она реально для вас что-то делает. Интересен вопрос: что будет, если никаких сувениров никому не дарить? Не могу говорить про другие места, но в Литве в кардиологии, если вы уже попали на операцию, внешне все будет то же самое. Вас и усыпят, и прооперируют, и разбудят. Все как всегда. Никто из медиков никаких намеков не делает и условий не ставит — и я такого не заметил, и никто из коллег-пациентов о таком не упомянул ни разу. Но от себя добавлю два рассуждения. Первое. Я после общего наркоза проснулся так, словно поспал часик дома на диване. Никаких неприятных ощущений. А в некоторых случаях люди просыпаются с очень тяжелой головой. И тут вопрос остался недоисследованным: то ли это индивидуальныя реакция на анестезию, то ли еще что. Второе. Лечение, о котором мы сейчас ведем речь, — сложная работа. А любую работу можно делать хорошо и заинтересованно, а можно — плохо и формально. Понятно, что практика вручения «сувениров» нацелена на повышение мотивации. И тут мне очень трудно поверить, что везде такая мотивация дает результат, а в хирургии попытка мотивирования не нужна, ибо бесполезна, ибо не дает результата. И подавляющее большинство моих коллег-пациентов тоже в это не верят. Поэтому совсем ничего — это крайность, которой следуют или совсем малоимущие, или люди, потерявшие интерес к жизни.
Итак, большинство дел перед завтрашней операцией переделано. Но кое-что осталось. Ближе к вечеру пора заняться бритьем. И перед коронарографией сбрить надо немало, но будем говорить сразу про операцию. Без волос должны остаться: руки, грудь, живот, внутренние стороны ног от щиколоток до паха включительно. Это и обязательное, и, в моем случае, трудоемкое дело. Но тщательность в ваших интересах: и разрезы при АКШ длинные, и дальше «все» там — перевязочный материал, датчики — на липучках, отдирать которые всегда приходится.
К этому времени санитарка сменит постель и выдаст чистое белье… Душ и обмазывание дезинфицирующим гелем.
С 18:00 не есть, с 00:00 не пить. Прибрать в сумку все вещи. Вроде все…
Нет, осталось еще одно дело: последний раз покурить. Давно пора было бросить, а тут повод куда уж весомей. Большое впечатление произвело и то, что в эти дни я побывал на осмотре у многих врачей, и все они бесстрастно, в смысле, не для агитации, задавали один и тот же вопрос: «Вы курите?» Я отвечал честно и положительно, а врачи, что-то записывая, оставались такими же бесстрастными, но на их лицах можно было прочесть: «Ну и дурак!» И совсем добила исследовательница сосудов со словами: «Надо же, несмотря на курение, сосуды периферии у вас хорошие». Короче, в 22:00 я покурил последний раз. И лег спать. С этим у меня и в эту ночь не было проблем. Наутро все было буднично. Ну, конечно, это для меня операция — праздник, а для больницы — серые трудовые будни. Умылся. Завтрак не дали. Вместо него пришли две санитарки с каталкой. Чтобы напрасно не возить лишний груз, они просят все с себя снять. Вообще все. Сделали. Поехали. Момент серьезный, но по дороге шутим. Пересекли границу операционного блока. Приехали: каталка пришвартована к операционному столу. Он не произвел впечатления: так, нечто вроде боковой полки в плацкартном вагоне. Надо как-то на него перелезть. А я под простынкой совершенно голый. В окружении нескольких женщин всех возрастов на выбор. Но не успел я озадачиться, как две операционные сестры отрепетированным движением натянули свою простынку прямо надо мной. Я шмыгнул с каталки на стол, заметив, что на их лицах сияет улыбка. Ну, понятен юмор момента: через несколько минут они увидят не только то, что у меня снаружи, но и то, что внутри… Санитарки попрощались и уехали. Операционную рассмотреть не удалось. То, что увидел, не поразило изобилием аппаратуры и блеском хрома. Даже наоборот. Какая-то пустая комната. Поискал глазами инструмент — уж он-то должен впечатлить, но ничего не нашел. Явно на время моего бодрствования его попрятали. Запомнилась только та лампа под потолком — теперь она светодиодная. Анестезиологи — любители пошутить. Мой быстро появился откуда-то из-за головы, и поинтересовался, на какой руке у меня вены лучше. Я предложил ему левую. Он похвалил мой выбор. А его помощница спросила, удобно ли моей голове. Если учесть, что менее чем через минуту я буду бесчувственно спать, а они меня резать в буквальном смысле, то этот вопрос тоже юмор. Еще анестезиолог пообещал приятные ощущения…
7. Реанимация и реабилитация
Первое, что я увидел, открыв глаза, — той специальной лампы на потолке уже нет. Значит, это не операционная. Вариант один — это реанимация.
Ничего не болит. Уже хорошо. Во рту обнаружил какую-то пластмассовую штуку — говорить из-за нее не могу совсем, но в остальном жить не мешает. Руки-ноги на месте. Не привязаны. Шевелятся. Оглядевшись, вижу, что обвешан катетерами, трубочками, датчиками-присосками и датчиками-прищепками. Капельница. Слева два работающих монитора и стойка с приборами, справа просто стойка с приборами. Ко многим из них я подключен. Понимаю, что из-за всего этого встать с кровати я не могу. Но я и не хочу. Хочу лежать, а поскольку я это делаю, то происходящее совпадает с желаемым и мне хорошо. Никакого кайфа или обещанной эйфории я не испытываю, но, благодаря анестезии, чувствую себя совершенно «нормально». На отрезке «операция — реанимация» интерес представляют два аспекта: медицинский и мученический. В медицинский мы не углубляемся и считаем, что там все хорошо: операция сделана вовремя, бригада не ошиблась, фатальных эффектов не возникло. Остается вопрос мученичества. Тяжело ли все это вытерпеть? Ответ не может не приниматься во внимание на стадии решений о согласии на операцию. Докладываю. Ситуация двойственная. У меня есть несколько фото в момент пробуждения после наркоза. Несмотря на техническое великолепие оборудования и чистоту постельного белья, в котором я утопал на своей чудо-кровати, вид мой был ужасен. А что ждать от человека, который вернулся если и не совсем с того света, то очень издалека? А с другой стороны — и это главное, — в кардиологии ничего общего с пытками инквизиции не осталось. Все организовано так, что в каждый момент я или спал, или чувствовал себя «нормально». Терпеть боль не пришлось. В той же реанимации даже уколов нет — используют оставшиеся после операции многочисленные катетеры.
Итак, проснулся я в гораздо более интересном месте, чем операционная. Если сравнить его с вокзалом, то это будет преувеличение, но и спокойным местом реанимационную палату назвать нельзя. Во-первых, постоянно горит свет и раздаются какие-то звуки. Во-вторых, много народа. Всем командует сестра, у которой было три пациента и десяток помощников. Эти работники явно общие на все отделение, но народу в пространстве, доступном для обозрения, хватает. В-третьих, этот персонал без дела не сидит. То меняют капельницы и картриджи с лекарством. То смотрят у подопечных спины и то, что ниже. Каждое утро меняют постельное, при этом стелется не просто чистое, а новое белье. Тут приходится потерпеть: пациента переворачивают на бок и просят задержаться в этом положении, что есть приложение максимума усилий с его стороны.
Развлечений немного. Глазеть по сторонам, смотреть на настенные часы, изучать свои показания на мониторах. Главная забава: смотреть на монитор и начать шевелиться. В этом случае линия кардиограммы начинает сильно искажаться, а система подает звуковой сигнал. Тут пора остановиться: на единичный звук никто не среагирует, а серия точно привлечет внимание главной сестры. И если она поймет, что вы выделываетесь, то у нее есть много возможностей вас успокоить.
Жизнь есть и в реанимации. И даже собственность. В операционную всех привозят без ничего, и там не разбогатеешь. Скорее, наоборот — что-нибудь отрежут. В реанимации немногим лучше. Недвижимость, банковские счета, автомобили-мотоциклы в гараже? Ну, где-то записано, что это у вас есть. Но это все на Земле, а вы сейчас в космическом корабле, который по Вселенной летит домой, но еще не прилетел. Поэтому ваша машина в данный момент — вещь полностью абстрактная, вам недоступная, и не факт, что материализуется: космические корабли изредка приземляются неудачно. Но что-то все-таки есть? Есть. Игрушка, надувной шарик. В зависимости от организации процесса, это или купленный вами предмет из предоперационного списка, или сделанный персоналом из медицинской перчатки. Вообще-то это аппарат для борьбы с застойными явлениями в ваших легких — вы должны в него дуть. Подули и положили себе на грудь. Закемарили. А тут бригада санитаров меняет вам постель. Они уходят… А вы вспоминаете про шарик и на своем месте его не обнаруживаете. Вам жалко. Это вообще все, что у вас было. Вы «кричите». Бригада в испуге возвращается. Вы жалобным голосом (другого у вас пока нет) объясняете, в чем дело. Бригада смотрит на вас с пониманием и изготавляет вам новый шарик. Вы счастливы, хэппи-энд. Занавес.
Теперь один неожиданный совет. Хирург на предоперационном инструктаже дал номера телефонов: свой и реанимации. Вы передали их родственникам. Но при этом не забудьте сказать им, что в реанимацию звонить не нужно. Во-первых, трудно дозвониться — для оперативных дел у персонала другая связь, и при этом звонке «с улицы» трубку берут редко. Во-вторых, бесполезно. Объясняю подробнее. Вы ближайший родственник пациента. Ваш телефон непременно был записан в его историю болезни при приеме в стационар. Если сама больница вам не позвонила, значит, ваш родственник точно жив. Вы хотите подробностей? Правильное желание. Но тогда звоните кардиохирургу. Это тоже его работа — оценивать состояние прооперированных пациентов. А реанимация — это реанимационная сестра. Думаю, она и права не имеет давать публичные оценки состояния своих подопечных. Причем в случае телефонного звонка «с улицы» — непонятно кому. Говорите, это ее работа — следить за их состоянием? Да, но только в оперативном смысле. Это означает перечень контролируемых параметров, границы их отклонений, инструкции что делать, если что-то пошло не так. Плюс рутина по кормлению, выносу мочи, профилактике пролежней, замене постельного белья и мытью полов. Но все это не то, что вас интересует. Ну, допустим, она сообщила вам значение пульса вашего родственника. И что? Во время моего приключения у соседки справа было 70 ударов в минуту, у соседа слева — 110, у меня — 90. Сын в шутку спросил: «Что у них за бардак с пульсом?» Ответ реанимационной сестры: «Первые два-три дня так и бывает, — это нормальное расхождение». Но иногда реанимационная сестра трубку берет. Поскольку вопрос она знает, то у нее заготовлена гениальная фраза, которая во всех таких случаях и исчерпывающий ответ, и ноль информации. Одновременно. Звучит это чеканным голосом: «Состояние пациента Казлаускаса полностью соответствует той операции, которая была ему сделана». Каково? Если и после этого ее достают, то таких сестра посылает к доктору. Я сам в прошлом оперативный работник АЭС и могу по достоинству оценить, какие там работают профессионально подготовленные и психологически закаленные «девочки». Наверняка вы не заставите таких сказать лишнего. Поэтому не звоните в реанимацию. Не отвлекайте и не утомляйте тех женщин. Им сутки над вашим же родственником надо простоять. Не мешайте…
Вернемся к ощущениям пациента. Текущих проблем две: не могу глубоко вздохнуть и не могу крутиться в постели по своему усмотрению. Это так и будет все время пребывания в реанимации. Причина в нескольких (у меня в трех) дренажных трубках, торчащих прямо из груди и уходящих в емкость под кроватью. Их извлекут только перед отправкой в палату, и, к слову, это самая болезненная процедура во всей этой истории. Но вполне терпимая. А главная проблема любого пациента в этой же истории — анемия, физическая слабость, которая его охватывает. Да, я тоже, когда услышал о такой «простой» проблеме, за проблему ее не воспринял. Но в этом случае действительность точно превзойдет ваши ожидания. Судите сами. Стандарт пребывания в реанимации — двое суток. Все это время пациент и не может, и не имеет права сам вставать с кровати. Плюс идет интенсивная терапия.
В итоге собственная немощь не ощущается: лежит человек — так оно понятно почему, он и должен лежать. А сразу после перевода в послеоперационную палату сказка технических и медикаментозных достижений кардиохирургии кончается. Начинается этап реабилитации, а там мало что изменилось за последние хоть 20, хоть 40 лет. Врач при переводе из реанимации указал критерий нагрузок: можно делать все, но до момента, когда закружится голова — в этом случае прекратить физическую активность. Начнем… Поскольку я лежу, то первое и неизбежное действие — сесть на кровати. Но такая попытка вызвала то самое головокружение и необходимость отдыха. Обнаруживается, что я не могу ничего буквально и должен начинать с самого начала. Тому есть объективные подтверждения. В показателях анализа крови я увидел, что гемоглобин исходно был 152 единицы, а на четвертый день после операции — только 96. Интересно, что на восемнадцатый день показатель 104. То есть лечение анемии — песня очень длинная. Но есть и хорошие новости: динамика состояния позитивная. Она постоянно улучшается, и в любой день я могу сказать, что пару дней назад было хуже, чем сейчас.
Но самое главное — меня вылечили. После пребывания в реабилитационном центре я вернулся в свой город, хожу по нему и удивляюсь: еще недавно я тоже тут ходил, еле ползал, но вот тут и вон там останавливался, чтобы сердце отдохнуло и «отпустило». А теперь я шагаю быстро, но мне нужно вспоминать: а собственно, с какой стороны от длиннющего шрама на груди оно находится? И еще теперь я в шутку прошу своих друзей и приятелей при мне врачей не ругать.
8. Эпилог
Когда весной я собирался ехать по Норвегии и прокладывал маршрут, я проложил его через Прекенстулен. Это было третье путешествие в эту страну, но в этом ее месте я еще не был. Однако это включение объекта в маршрут было заведомо символическим — я знал, что проеду мимо, и на скалу не полезу. Ибо у меня не будет на это сил. Так все и вышло. Сейчас прошло полтора месяца после операции, я радуюсь солнечному майскому дню и думаю: не знаю, как все сложится, но если через год удастся отправиться в мотопробег, то это будет Норвегия, Прекенстулен. И уж в этот раз я на него взойду.
Из принципа. И постою на самом краю не жизненной, а туристической пропасти.
