ГЕОРГИЙ ЛЕПЕШКОВ
87 лет, рядовой-краснофлотец 3-го дивизиона катерных тральщиков
В 1941 году я учился в 7 классе. В 1942 году немецкие войска прорвались на Северный Кавказ, а 28 августа уже бомбили Армавир. Пока город был в оккупации, я дважды был арестован полицией. После освобождения Армавира меня сразу взяли на учет, и 20 апреля 1943 года я был призван в Красную армию. Попал в военно-морскую школу, где отучился на моториста торпедных катеров. Школу мы окончили в феврале 1944 года. В это время прорвали блокаду Ленинграда, и весь наш курс привезли в Ленинград. Меня направили на минные тральщики, их еще называли «пахарями моря». На кораблестроительном заводе нас распределяли по катерам, и нам достался катер с номером 666. Это сейчас все боятся этого числа, а раньше мы верили только в партию, Ленина и Сталина и ничего не боялись. Но с катером, действительно, постоянно что-то случалось: то винт намотает, то вал сломается. Балтийское море в то время просто кишело минами. В шутку мы называли его «суп с клецками». На катере я был дизелистом —от меня зависело, насколько хорошо будет работать дизель, а значит, зависели и наши жизни. Задача катера — на большой скорости проскочить через все мины, тогда они всплывают и взрываются. Не успеешь — сам взорвешься. После выхода Финляндии из войны нашим заданием было идти со сторожевым кораблем вдоль финских берегов и задерживать немцев. Нас направили на остров Лавенсари в Финском заливе. Перед отплытием я стоял на мостике и наблюдал, как с нашего катера бегут крысы. В голове промелькнула мысль, что крысы обычно бегут с тонущего корабля. Море в тот день было тихое-тихое, как зеркало.А через два часа разразился шторм. Волны были такой силы, что наш катер бросало как щепку. Мы стали отставать от корабля. Пытались прикрепиться к нему буксирным тросом, но его вырвало вместе с палубной доской. Тогда с корабля нам подали сигнал, что в восьми милях от нас находится остров Нерва. Мы стали пытаться к нему подойти. Как не утонули, до сих пор не понимаю. Сколько нас бросало по волнам, не знаю, но уже к рассвету мы услышали скрежет — наш катер наткнулся на камни. В корме появилась пробоина, пришлось откачивать воду. Слава богу, что земля оказалась в ста метрах от нас. Тогда командир приказал собирать все вещи, еду, боеприпасы и высаживаться на берег. Уже стоя на берегу, вся команда наблюдала, как наш катер швыряло из стороны в сторону, потом раздался жуткий треск — и он разломился пополам: сначала утонула корма, а через некоторое время и палуба. Утром я отправился к тому месту, где погибло наше судно, и нашел табличку с номером. Ее я хранил как память и всегда приносил на День Победы. Почти десять дней мы находились на острове, а потом нас заметили проходившие мимо корабли.
АННА КОЗИНА
90 лет, сержант 12-го отдельного полка связи, старшая радиотелеграфистка
На войну я ушла в восемнадцать лет. В Куйбышеве окончила школу радистов, где нас учили на слух принимать цифровой и буквенный текст. Перед отправкой на фронт мы принимали присягу. Там были такие слова: «Если я нарушу эту клятву, пусть меня покарает закон». На этом моменте я расплакалась. Вышел полковник и говорит: «Чего ревешь? Ты же никого не собираешься предавать?» После курсов меня сразу отправили на фронт. Всю войну я проехала на радиопередающей машине: Белгород, Прохоровка, Орел, Сталинград. Под Сталинградом, когда взяли в плен генерала Паулюса, к нам на радиостанцию привели начальника немецкого штаба, генерала Шмидта. Он должен был по громкоговорителю объявить немецким солдатам, чтобы они сложили оружие и сдались советским войскам. Я в это время только закончила сеанс связи и подсела к генералу на скамейку. Сама от себя не ожидая, спросила: «А вам не жалко стариков и детей убивать?» На что он мне ответил: «Такого приказа у нас нет. Но война есть война. Ее без крови не бывает». После победы в Сталинградской битве сам Георгий Константинович Жуков вручал мне медаль «За взятие Сталинграда». И приказал заменить наши кирзовые сапоги на те, которые предназначались для командного состава. Правда, до сих пор их так и не сшили! В одном из боев на Украине мне нужно было отнести телеграмму в шифровальный отдел, который располагался в землянке. Вдруг откуда ни возьмись летит немецкий самолет. Я испугалась, встала на завалинку, прижалась к стене, и только слышала, как мимо меня пролетают пули. Настоящая живая мишень. Самолет настолько близко подлетел, что я увидела лицо летчика. Надо сказать, что в отряде я была самой маленькой и полненькой. Офицеры выскочили: «Пончик, да ты жива? Чудеса!» Ни одна пуля в меня не попала. Наверное, ангел-хранитель у меня хороший. Уже прошло столько лет, а я закрываю глаза и слышу звук пулемета. Войну не сотрешь из памяти, не забудешь, как скучный фильм. Она всегда с тобой.
АНДРЕЙ КИТАШОВ
93 года, рядовой 229-го стрелкового полка 8-й дивизии
В 1941 году я служил в армии в пограничных войсках. Наш полк стоял на границе с Восточной Пруссией. Как сейчас помню тот день, когда немецкие войска перешли границу с Советским Союзом. Был солнечный день, обед, я едва успел съесть три ложки супа, как командир кричит: «Быстрее! Уходим!» Немцы сразу не наступали, а просто провели артобстрел. Мы отошли на некоторое расстояние, вырыли окопы и приготовили орудия. Смотрим, а уже по нашей территории на велосипедах катаются. Они думали, что мы испугались, покинули позиции и никак не ожидали, что мы начнем стрелять. Конечно, мы всех разбили. И тут уже наши солдаты стали кататься на немецких велосипедах. Все думали, что война так и пройдет — весело. В 1941 году в армии был полный хаос — все отступали. И мы в том числе. Голодные были жутко. Ели все, что находили по пути на огородах: горох, брюкву, лук. Однажды мы зашли в один лес возле села. Там наткнулись на бричку, в которой был гречневый концентрат — плитки прессованной гречки. Рядом стояли лошади и ели его. Вся эта гречка была перемешана с землей и лошадиными слюнями. Мне настолько хотелось есть, что я зачерпнул этого месива и насыпал в сумку, в которой лежала одна граната. Вдруг командир кричит:«В атаку!» Все побежали. Я тоже бегу, кричу, а сам эту гречку в рот запихиваю. Нашу атаку немцы отбили. Мы стали отступать к лесу и тут, откуда ни возьмись появился казак. Настоящий, на коне, с шашкой в руке. Пронесся мимо нас и с криком: «В атаку! За Родину!» поскакал в ту сторону, откуда нас немцы только что выбили. Наши командиры, видя это, опять приказали нам наступать. Уже темно было, только хаты горели вдалеке. Ничего не было видно. Мы опять пошли в атаку. И вдруг перед нами появляются немецкие танки и начинают по нам стрелять, как по живым мишеням. А у меня еще как назло, пулемет заклинивало. Мне приходилось бежать и постоянно по нему лопатой бить. Немцы, наверное, смотрели на меня, смеялись и поэтому не стреляли. Но все-таки одна пуля и мне досталась. Попала в одну ногу, а вылетела из другой. Боли не чувствовалось, только ощущение, что сильно ударили палкой. Товарищи мои стали прорываться обратно, а я пополз за ними и, конечно, отстал. Уже к утру выполз на дорогу. Рядом стояла сгоревшая хата, в которой, видимо, был погреб с картошкой. И вся эта картошка после пожара стала печеной. Я только собрался к этой хате подползти, как услышал топот. Думаю: все, приплыли — немцы. С собой только одна граната — засунул ее под себя и притворился мертвым. Кто-то подъехал, остановился, постоял минуты две и уехал. Я приоткрыл глаза и увидел казака. Того самого, из-за которого мы снова пошли в атаку, который спровоцировал наших командиров опять наступать. Потом, когда меня уже местные везли в госпиталь, я видел лежащих вдоль дороги, в пыли, наших мертвых ребят. А ведь сколько бы могло остаться в живых, если бы на войне не принимались поспешные, необдуманные решения. Об этом даже подумать страшно.
РАИСА ЗАЙЦЕВА
92 года, агентурный разветчик разведывательной роты 16-го гвардейского батальона минеров
Первый день войны я запомнила на всю жизнь. Накануне был выпускной — я заканчивала десятый класс в станице Советской. Впереди вся жизнь, огромные планы, надежды. На следующее утро в школу пришли только ученики и учителя, чтобы забрать документы, и вдруг выходит директор и говорит: «Началась война». Мы все выбежали на улицу и услышали только конец речи Молотова: «Враг будет побежден. Победа будет за нами!» Все плакали. Внутри было ощущение пустоты и огромного страха. А на следующий день мы уже шли в военкомат проситься на фронт. Директор нашей школы должен был формировать воинскую часть — особый 124-й батальон аэродромного обслуживания. Я попала к нему в штаб. Но такая работа была не для меня — хотелось быть в самой гуще событий. И тогда я приняла решение учиться в школе разведчиков-парашютистов при штабе Закавказского фронта. Уже на четвертый день мы прыгали с парашютом. Тренироваться было страшно, но когда попали на фронт, поняли, что это были только цветочки. После школы меня направили в разведывательную роту Шестнадцатого гвардейского батальона минеров. Нас готовили для работы в тылу врага на территории Северного Кавказа. Выбрасывали между Кропоткиным и Армавиром, и мы должны были собирать агентурные данные: дислокацию войск, расположение складов, количество техники. Мы были в гражданской одежде, неприметные, у каждого была легенда. Я, например, числилась как Валентина Лыкова, хотя девичья фамилия была Никитенко. Как только освободили Армавир, встал вопрос, что с нами дальше делать. Переучивать было бессмысленно — наши войска уже начали наступление на всех фронтах. Тогда поступило предложение выучить нас на шоферов. Но на медицинской комиссии у меня обнаружили порок сердца и комиссовали. Я и упрашивала, и подруг просила поговорить с командиром — все было бесполезно. Самым тяжелым днем было возвращение домой. Для меня Армавир родной, и увидеть его в руинах было страшно. Я шла по городу и плакала. И по сей день эта картина стоит перед моими глазами.
